Список заявок феста.

[Die Musicals]

Правила.

Список заявок - выполненные:

3. Elisabeth (1992/2001). Дер Тод/Элизабет. "Пора! Мера страданий твоих начинает переполняться..." А+ - здесь - NEW!
5. Elisabeth (1992). Дер Тод/Элизабет. Элизабет беременна первым ребенком. Разговор с дер Тодом. "Разве не знаешь, что все дети когда-нибудь умирают?" - здесь
7. Tanz der Vampire. Фон Кролок | Сара. Граф рассказывает о девушке, которую убил первой (упоминается в "Die unstillbare Gier"). - здесь

Список заявок - невыполненные:

1. Dracula (Graz). Ван Хельсинг/Мина. Постканон. Мина понимает, что после всего пережитого не может остаться с Джонатаном. NH!
2. Dracula (Graz). Ван Хелсинг/Мина. Мина видит сон, в котором профессор стал вампиром. NH!
4. Elisabeth (1992). Дер Тод/Элизабет. "Я с тобой наяву и во снах, я в твоих отражаюсь глазах..."(с) "Ужас и страх" - Ария. NH!, A+
6. Elisabeth (2001). Лукени | Элизабет. "И это вся благодарность?!" H!
8. Tanz der Vampire (2006). Сцена приставаний к Альфреду в библиотеке с fem!Гербертом. "-Как ты можешь сопротивляться моим чарам, ты что, содомит?"
9. Tanz der Vampire. Профессор Абронзиус | граф фон Кролок | Герберт / Альфред. "Науки юношей питают, отраду старым подают" Н!
10. Rebecca (Wien). Максим/Ребекка | миссис Дэнверс | Фрэнк Кроули. AU!, предканон. В результате несчастного случая Максим теряет память. Ребекка решает этим воспользоваться.
11. Rebecca (Wien). Ребекка/миссис Дэнверс, Ребекка/Максим. Предканон. Максим замечает, что у его молодой супруги и её прислуги сложились странные отношения.
12. Rebecca (Wien). "Ихь" | Миссис Дэнверс. Миссис Дэнверс пытается сделать из Ихь настоящую миссис де Винтер. AU.

запись создана: 29.04.2012 в 19:55

@темы: Rebecca, Tanz der Vampire, Elisabeth, Организационное, Dracula, Фанфики

Comments

[Гость]

7. Tanz der Vampire. Фон Кролок | Сара. Граф рассказывает о девушке, которую убил первой (упоминается в "Die unstillbare Gier").

1447 слов.

Рассвет настанет еще не скоро, но полночный зимний лес кажется теплее и светлее обычного из-за будораживающе яркого красного пятна на фоне тускло искрящихся снежных сугробов и зловещих темных теней деревьев. Не столько красиво, сколько вульгарно, но по-своему притягательно.
Тяжелые медно-красные локоны рассыпались по белым как снег - и столь же холодным - плечам, почти сливаясь с красной тканью платья, с губ стекает кровь - вниз по подборку, тонкой струйкой по шее, смешиваясь с кровью другого человека - тогда еще человека - и стекая в ложбинку между грудей.
Блестящие глаза на бледном, преображенном смертью, лице кажутся глубже бездны и темнее ночи. Это должно пугать, но разве что смертных: он настолько привык столетие за столетием видеть пустые взгляды мертвецов вокруг себя, что давно перестал их замечать. В то время как его взгляда по-прежнему пугаются все - кроме нее.
Это удивляет - совсем немного. В чувстве, рождающемся там, где на месте предполагаемой души жадно перегоняет кровь по жилам изголодавшегося тела немертвое сердце, оживающее лишь на одну ночь в году, удивления почти нет. Скорее - отвращение, раскрашивающее привычную бессмысленную пустоту в различные оттенки красного. Он давно не испытывал ничего подобного - очень сложно сохранить брезгливость тому, кто существует по ту сторону жизни в окружении мрака, тлена и гниения. И поэтому тень давно угасшего чувства приносит иллюзию того, что в этот момент он почти жив. Уж точно живее неподвижно лежащего в снегу юноши и новообращенной вампирши, оставившей на шее своего неудачливого воздыхателя глубокую, неаккуратную рану.
- Ваше Сиятельство... - непривычно томно выдыхает Сара, заметив графа, стоящего в тени деревьев. А он предпочитает смотреть не на нее, а на подол ее наряда, кровавым пятном расползшийся вокруг вампирши, и на рубиновые головки шпилек, выпавшие из прически и теперь каплями крови сверкающие на снегу. Кровь, здесь ее слишком много, ее запахом пропитан морозный воздух. Но теперь, когда извечный голод утолен хотя бы ненадолго, этот запах не кажется фон Кролоку столь прекрасным, как раньше. Он все так же дурманит, но принося уже не наслаждение, а что-то, похожее на головную боль.
Странно себе в этом признаваться, но ему не хочется узнавать в этой женщине юную фройляйн Шагал. У наивной, глупой, безрассудной, но искренней деревенской девчонки и сидящей перед ним соблазнительной, чувственной, хитрой и совершенно бездушной женщины общим осталось только имя.
Фон Кролок привык убивать. Он привык разрушать судьбы, губить души и ломать рассудки своих жертв. Он даже еще помнит, как тогда, в самом начале своего пути в вечность, он оплакивал тех, кто не погиб полностью и переродился в вампира, но так и не смог справиться с осознанием своей новой сущности. Это было самым страшным за все годы его существования, пока самое понятия страха и ужаса не перестало для него существовать.
Только вот сейчас он предпочел бы видеть, как в муках распадается душа и личность безвинной жертвы, чем стать свидетелем столь ошеломляющего преображения.
Он неподвижно стоит, не меняясь в лице, напоминая высеченную из мрамора статую, и его мертвый, пустой взгляд, устремленный на нее, пугает, но настораживает Сару. Только почувствовав его присутствие, едва оторвавшись от раны на шее Альфреда, она приготовилась ко всему, что может случиться с ней, беглянкой. Но к равнодушию графа - такому равнодушию - она была совсем не готова.
- В чем дело? Почему вы смотрите на меня... так? - хмурясь, спрашивает она, и ее голос звучит по-человечески растерянно.
Сказать по правде, она совершенно не ждет ответа, и поэтому окончательно теряется, когда фон Кролок делает неспешный, но от того не менее неожиданный шаг вперед, за одно мгновение преодолевая все разделяющее их расстояние. Его рука касается ее подбородка, заставляя смотреть в глаза, и в вампирше неожиданно просыпается панический ужас от осознания того, что своими длинными ногтями, больше похожими на когти, граф способен в одно мгновение разорвать ей горло, а то и вовсе оторвать непутевую рыжую голову.
Но фон Кролок не делает ни того, ни другого.
- И как тебе это чувство, когда ты впервые убиваешь человека, держа его в руках и выпивая жизнь вместе с кровью?
Сара окончательно тушуется, и в ее смущенном взгляде он видит тень той девушки, которая пришла в его замок, не испугавшись ни диких зверей, ни холода, ни вампиров - боясь лишь остаться наедине с самой собой и своими чувствами.
Он догадывается, о чем она не осмеливается сказать ему в лицо. О том, как манит и дурманит разум вампира запах крови. Как сводит с ума голод, сметая все преграды, оставляя в целом мире лишь охотника и его жертву - самую желанную и вожделенную. Как разгорается внутри пожар непреодолимого страстного влечения к тому, в ком течет живая кровь - единственный огонь, способный хоть ненадолго согреть навеки остывшее тело. Какое постыдное в своей чувственности наслаждение испытываешь, когда горячая кровь наполняет твой рот и течет по твоим губам. Как желанен ты и любим жертвой, в чьих венах уже течет твой яд, отравляющий сознание и толкающий к краю бездны.
Но это все не то, совершенно не то. Это лишь кратковременная иллюзия, даруемая опьянением и насыщением, с которой невозможно бороться. Значение имеет только то, что наступает, когда спадает кровавая пелена перед глазами. То, что ты видишь в этот момент.
В глазах ночи, в глазах обреченной с рождения дочери звезд он видит все то, что видел сам: черно-белую ночь и восхищение ярко-алым пятном на этом монохромном великолепии. По-детски непосредственное, но все больше порочно чувственное.
- Завораживает и увлекает, не правда ли? - подсказывает вампирше граф, и та осторожно кивает, не понимая, к чему он ведет. Ведь все так и должно быть, разве нет?
Ответ приходит неожиданно. Да и ответ ли это?..
За спиной Сары тихо стонет Альфред, медленно приходя в себя, но она даже не оборачивается, снова, как будто и не прошло несколько часов после побега из замка, зачарованная графом. Фон Кролок же, напротив, бросает на умирающего юношу заинтересованный взгляд.
- Это многих увлекает. Поначалу. Столько новых впечатлений, совершенно новый взгляд на мир, новые ощущения, недоступные смертным. Вечная молодость и вечное наслаждение - с одной жертвой, другой, третьей... Со временем они сливаются в единый калейдоскоп огней и красок, в котором уже невозможно что-либо узнать. Это по-своему красиво. Наверное. И проще - наверняка - забывать все, что уже бесполезно и ненужно. Я могу только догадываться об этом, ведь я не могу видеть все это так, как видишь это ты и многие другие, - граф вновь обращает свой взгляд на рыжеволосую красавицу. Он проводит пальцами по ее щеке, не касаясь остывшей крови, а потом наклоняется к маленькому ушку и тихо произносит:
- Но только я до сих пор помню ту, кого убил первой. Помню ту ночь в малейших деталях...
...и чистое, безоблачное небо, и шелест пожелтевших, словно позолоченных солнцем трав летом 1613 года. И нежные, теплые руки живой девушки, ободряюще касающиеся его плеч. И то, как она ласково улыбалась, отгоняя страх и отчаяние, вселяя веру в то, что все еще может быть хорошо...
...она умерла на его руках. Тихая и прекрасная, так и не понявшая, что за чудовищу шептала ласковые слова ободрения. Ее тонкие руки медленно сползли с его плеч, словно нехотя выпуская из объятий своего убийцу. Ее лицо по-прежнему было безмятежным, лишь в уголках раскрытых губ затаилось не то недоумение, не то всепрощающее понимание. Она словно заснула, и во всей ее фигуре не было ничего, что обвиняло бы его. Вот только ожившее благодаря ее крови сердце заходилось бешеным стуком, словно готовое вот-вот разорваться от горя и осознания непоправимости содеянного...
Граф по-прежнему нависает над ней, но Сара, даже не видя его лица, боится пошевелиться. Не потому, что страшится того, насколько ужасным может показаться ей фон Кролок в этот миг. Нет, она уверена в обратном : сейчас он как никогда похож на человека. Но именно этого она и боится больше всего - увидеть его слабость, слабость того, кто казался ей если не самым надежным, то самым незыблемым в этом мире. Она не хочет видеть в нем человека, которым он когда-то был. И поэтому готова сделать любую глупость, чтобы вернуть того графа фон Кролока, что с легкостью увлек ее душу вслед за собой в бездну, заставив отринуть все сомнения в правильности сделанного выбора и не сомневаться в том, что она имеет право следовать своим желаниям, какими бы они не были. Того графа, в котором не было ничего человеческого и рядом с которым не могло существовать ничто человеческое, тем более - раскаяние и боль.
- Неужели она была лучше меня? - вызывающе спрашивает она, и в ее голосе звучит сладостный яд из кокетства и ревности, а еще - лживой бравады и отчаянного, эгоистичного страха перед остатками души и совести.
Граф медленно отстраняется, и Сара, не сдержавшись, облегченно выдыхает, когда чувствует на себе его тяжелый, но равнодушный, как несколько минут назад, взгляд пустых серых глаз. Уж лучше эта пустота, чем бездна тех чувств, от которых она бежала, думает вампирша, пока фон Кролок молча окидывает ее безразличным взглядом. Так спокойнее.
И все же, она вздрагивает, когда вампир отвечает ей:
- Она мертва. Ты теперь - тоже.

[Гость]

5. Elisabeth (1992). Дер Тод/Элизабет. Элизабет беременна первым ребенком. Разговор с дер Тодом. "Разве не знаешь, что все дети когда-нибудь умирают?"

писалось именно по версии 1992 года, но трактовка может в чем-то не совпадать с трактовкой заказчика.
Автор впервые пишет по данному произведению.

756 слов.

- Все дети когда-нибудь умирают. Разве ты не знаешь?
Она вздрагивает и оборачивается.
Он появляется неожиданно и бесшумно, как и всегда - а в этот раз у неё даже сердце не ёкнуло, предупреждая. Она сейчас слишком сосредоточена на своих ощущениях - новых, непривычных.
Она хмурится, глядя на него.
- Только родители умирают раньше. Как правило, - отвечает Елизавета, стараясь, чтобы её голос не дрогнул на умирают.
Он - тот, кого и называют Смертью люди - подходит ближе.
На бледном, то ли вечно юном, то ли просто лишенном возраста, лице еще явственней проступает любопытство.
- Так, - произносит он. - Но ты же всё равно... Знаешь? И радуешься?
Она подавляет природное желание закрыть ладонями уже явственно наметившийся живот.
- Я сама решаю, что чувствовать.
- Ты хотела свободы.
- И я буду свободна.
- Ты... связываешь себя. Эти чувства. Мир, - он поводит рукой, как бы очерчивая границы вокруг неё. Он совсем близко, так, что у нее в горле застывает дыхание. Сейчас ей совсем, ни капли не хочется податься навстречу.
Плавность его голоса и движений всё же завораживает её, как и прежде - и она не успевает сразу среагировать, когда он кладет руку на её живот. Елизавете хочется отпрянуть - первое желание - но что-то не пускает её. Она делает глубокий вдох. Прикосновение дожно бы быть холодным, тяжелым. как сама неотвратимость - но оно почти невесомое и неощутимое, а сосредоточенное выражение на его лице могло бы заставить её улыбнуться - не знай Елизавета, кто действительно стоит рядом.
Она смотрит на его ладонь - тонкая кисть, без малейшего изъяна, красота, переходящая в свою противоположность. Никогда не бывшее живым - на живом, на дважды живом. Почему она не боится?
Почему он вообще делает что-либо? Почему поступает с ней - своим, непонятным образом? Почему - всё?!..
Елизавета вскидывает голову и ловит взгляд Смерти.

*
...в её глазах отражается всё тот же Рок - Рок Габсбургов, монархии и части мира. Хотя бы это остаётся прежним; остаётся всегда.
Временами она кажется ему совсем похожей на него, временами - наоборот, слишком отличной. Слишком человеческой.
Он никогда не стал бы утверждать, что понимает людей.
- Странно... - тихо говорит он.
Ничего особенно в этом. Просто будущий человеческий ребенок; мать не передает ему даже тени Рока, который носит в себе. Ничего особенного, но он попытался понять. Странно то, что он что-то всё же чувствует - не к ней, к его Елизавете, а сквозь нее.
Но всё равно не понимает. Как она может. Как всё это происходит. Ей ведь было нужно другое. Он заметил это, тогда.
Рок части мира. Не обычная женщина. Никогда - не обычная, иначе - какой в этом смысл для него, Смерти?
Он убирает руку, она вздыхает - кажется, с облегчением.
- Почему? - всё же спрашивает он, продолжая всматриваться.
- Потому что я - человек. Разве ты не понимаешь? - Елизавета смеется, тихо и невесело. Выражение её темных глаз таково, что он отступает на шаг.
Человек.
...и ей суждено то же, что и всем людям.
Смерть стирает в себе эту мысль.
Это невозможно.
Он знает, что она остается человеком, как и говорит - но что-то в нем не верит в такой конец. Он знает, почему - потому что раньше с ним никогда не случалось подобного; того, что люди называют любовь.
Он протягивает руку в перчатке к её лицу; Елизавета отворачивается, не давая к себе прикоснуться. Пальцы застывают, гладя воздух предназначенным ей - почти ласковым - жестом.
- А если твой ребенок умрет рано?
- Я буду знать, что это ты убил его. Потому что я не досталась тебе, - говорит она.
Он качает головой. Опять. Слишком человеческие понятия. Это то, что Смерть делает - его природа. У нее ведь тоже есть нечто вроде.
Но ему... больно? Она не понимает.
Елизавета вздрагивает, словно прочитав тень эмоции по его льдистым глазам.
- Уходи теперь, - шепчет она.
Он медленно кивает и пятится назад, продолжая смотреть.
- Сколько бы мне ни предстояло, я буду любить - ребенка, супруга, жизнь. Ты здесь ничего не изменишь, хоть вечно стой за спиной, - мерно говорит она, и в голосе императрицы - еще не подлинный факт, предчувствие триумфа в данной роли - почти вовсе нет страха.
"Не я. Ты сама, часть моей в природы в тебе, meine liebe. Сколько ни связывай себя с миром - ты только разрушаешь. Неужели тебе так сложно принять себя - и то, что чувствуешь на самом деле?", - думает Смерть, забыв на миг, что она - в отличие от него - не умеет так слышать мысли - прежде чем изчезнуть в тенях.

Он еще вернется; через три года. Но даже сам еще не знает об этом.

[Гость]

3. Elisabeth (1992/2001). Дер Тод/Элизабет. "Пора! Мера страданий твоих начинает переполняться..." А+
Написано скорее по эссенской версии.

811 слов.

Она просыпается утром, открывает глаза. Поднимается, чтобы приступить к ежедневным делам. Ее женщины ухаживают за ней, как заведено - всё происходит так, как должно быть. В ее волосах уже достаточно седины, беспощадная старость берет своё, однако она стремится - соответствовать, выглядеть несломленной до конца. Быть. Оставаться, несмотря ни на что.
Оставаться независимой, гордой - императрицей, о которой говорят все, и которую не может понять никто. Улыбкой, снисходительно брошенной вскользь. Жестом, который будут разгадывать дни и годы. Она прекрасна и в горе, ей идет траурный наряд, она вправе отвергать сострадание и веру - жесткая складка рта, бескомпромиссный взгляд. Как давно ее никто не видел другой - последний раз она показала себя растерянной, видя, как слишком чужой и слишком болезненно-схожий молодой человек обнимает ее колени. Она была выбита из равновесия разговором с покинувшим уже мир живых отцом - напомнившим ей, какой она мечтала быть в детские годы. Наверняка, это не в счет. Тем более, что там и тогда ее не видел никто посторонний, просто не мог видеть.
Разве что... он.
Он мог наблюдать. Для него нет преград в виде времени и пространства, чему же тут удивляться.
Она смотрит на свои руки. Еще изящные. Уже отмеченные печатью возраста.
Как он тогда прикоснулся к ее руке - только для того, чтобы отбросить с пренебрежением. Кажется, что на месте его холодных пальцев осталась отметина, но это ей только кажется - ее кожа чиста, ничего невозможно заметить. Впрочем, видеть невидимое - то, чем она всегда отличалась. Мечты, сны, тени - и он, повелитель их.
Она просыпается утром, чтобы проклясть очередной день, который она ходит по этой земле. В темном, глухом платье, с темным зонтом, она едет - не всегда зная, куда. Она одна, она ни от кого не зависит, как и желала. И тщетность достигнутой цели давит императрице на плечи - она сказала бы "могильной плитой", только вот подобные сравнения вовсе не для нее. Не для нее - никогда не страшившейся Смерти, потому что как можно бояться того, кого знаешь, кто приходит из теней по легчайшему шевелению твоей мысли. Уход близких причинял ей боль, как и другие события, но они - уходили от нее, в другой мир, где ничто не будет таким, как в этой реальности. Даже если она знала, что дух существует вечно - только глупцы думают, будто где-то там всё точно как прежде.
Но за себя ей было бояться глупо. Даже смешно.
Она вглядывается в тени до боли в глазах, до светлых пятен под веками, от движения которых к горлу подступает дурнота.
Она видела Смерть в облике светловолосого Вестника - и ждет, когда же прозвучит над ухом его вкрадчивый голос:
"Пора! Мера страданий твоих начинает переполняться..."
Она тогда с радостью даст ему руку, без сожаления наблюдая, как опадают одежды плоти - уже не желая ничего, кроме как лишь конца.
Она достигла своего.
Она свободна, как никогда.
Она поднимает руку, стянув перчатку, и чувствует пальцами ветер. Мчаться с ним наперегонки, когда-то будущей императрице хотелось этого.
Сейчас ей хочется только покоя.
Она испытала достаточно.
Ты был прав, хочется крикнуть ей. Ты был прав, когда приходил ко мне в день моего триумфа, ты никогда не ошибаешься, проклятый Тод. Но она еще может чувствовать, и это чувство - гордость, несмотря ни на что, и злость, вперемешку с желанием. Гордость не позволяет ей просить снова, но она исступленно ждет. Разве не перенесла она боль и страдания? Разве не прошла всё, что только можно пройти? Разве не осталась одна, одна, совсем одна - отвергнув всё и всех, сделав беспощаднейший выбор, от которого треснуло что-то внутри? Разве...
Нет. Ничего, ничего, совсем ничего.
Видимо, вопреки очевидности, чаша еще полна не до конца - жидкость, кровь и слезы, плещется, чуть не достигая края. Не хватает чего-то.
Последней капли.
Или - последнего удара? Откуда она - эта неожиданная, отдающаяся где-то под сердцем, мысль про удар, приносящий недостающую боль?
Она качает головой.
Тени становятся длиннее, день подходит к концу.
Что еще нужно миру от австрийской императрицы? Она пыталась вырваться из паутины, решать за себя сама - и вот, она в пустоте, и не нужна больше даже ему. Не такая, значит - какая? Она порой вспоминает этот вопрос, но ответ ускользает от нее, не складываясь даже в несколько связных слов. Она свободна от чужих воль и желаний, и ночь обнимает ее, не принося успокоения. Не хватит веры, не хватит земной любви, чтобы успокоить ее - и чтобы вернуть к той жизни, тоже не хваетит.
Она знает, чего она хочет. Она злится, но злость крошится, просыпаясь песком из сжатых в кулак ладоней. Пальцы бесполезно комкают ночную сорочку. Белую, белую, как та самая, много лет назад.
Утром она поднимается снова, ее женщины помогают ей одеться - самой ей становится всё трудней делать это.
Она поедет куда-то - еще не знает, куда. И будет всматриваться, вслушиваться, ждать - чего-то единственного, но верного, знака о том, что она не оставлена, как обрывок истлевающей ткани. Ее выматывает ожидание, которого она - слишком гордая, всего и всегда слишком - не показывает никому.
Тщетно.

Только когда она перестанет ждать, она услышит свой зов.
Только когда она действительно станет свободна от мира, придет её время.
Потому что мир умирает.
И мир умрет вместе с ней.